Наши за границей [Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Париж и обратно] - Николай Лейкин

— Доедай скорей свое мороженое! Что, словно нарочно, жуешь не жуешь! Фрукты захватим с собой и по дороге съедим, — грозно торопил жену Николай Иванович и крикнул слуге: — Счет. Комбьян пейс?

Коммивояжер, видя, что супруги собираются уходить, улыбнулся сколь можно любезнее и, вынув из петлицы розу, предложил ее Глафире Семеновне. Та вспыхнула, взглянула на мужа и не решалась: брать ли ей розу или не брать.

— Не сметь брать! — грозно крикнул Николай Иванович жене, бросая молниеносные взгляды на француза.

— Нон, нон. Иль не фо па… Же не ве па. Мерси… — конфузливо отстраняла она от себя розу.

Коммивояжер настаивал, чтобы она взяла. К розе протянул руку Николай Иванович, взял ее и бросил на пол.

— Monsieur!.. — протянул француз, возвысив голос и поднимаясь со стула.

— Ничего, мусье! Нахал! Вставай, Глафира Семеновна! Пойдем! — говорил Николай Иванович, вставая из-за стола. — Рассчитаемся вон за тем столом.

Глафира Семеновна была ни жива ни мертва.

— Ах, скандал! Ах, скандалист… — шептала она, направляясь за мужем.

К нему подошел француз и, размахивая руками, что-то говорил по-французски.

— Прочь! Чего ты ко мне лезешь! Я тебя не трогаю! — наступал на него Николай Иванович.

Француз попятился и заговорил с каким-то пожилым посетителем, сидевшим за отдельным столиком в ожидании обеда и смотревшим на эту сцену удивленными глазами. Николай Иванович, бормоча ругательства, расплачивался по счету, принесенному лакеем. Он выбросил на стол два золотых и торопил лакея сдачей. Получив сдачу и сунув лакею два франка на чай, он заметил, что Глафиры Семеновны нет уже в комнате. Быстро выбежав из ресторана, он увидал ее на улице. Она поспешно шла, направляясь домой. Он догнал ее и поравнялся с ней.

Она плакала.

— Нечего реветь-то! Сейчас придем домой — и собирайся, чтобы ехать, — сказал он сердито. — Вон из Женевы! Довольно! А то доведешь до того, что этот французишка обнимать тебя вздумает.

— Да разве я виновата?

— Ты, ты. Разве я не видел, какие ты ему улыбки в вагоне делала. Вот он и возмечтал. Срамница! Не ведь какой миндальный французишка вздумал ей зубы заговаривать, а она уж и растаяла!

— Турок! Ревнивый турок! Башибузук! — отругивалась от мужа Глафира Семеновна.

Николай Иванович настоял на быстром отъезде, и в тот же день в пять часов они были уже на станции железной дороги и сидели в поезде, взяв билеты прямого сообщения до границы. Глафира Семеновна дулась на мужа и сидела, от него отвернувшись. Он попробовал заговорить с ней, но она ответила: «Убирайся к черту!» До отхода поезда оставалось еще минут пять. Он отворил окно в купе и стал смотреть на платформу, на суетящуюся публику, на железнодорожных служителей, тащивших пледы и саквояжи, и вдруг среди толпы заметил коммивояжера. Коммивояжер бегал от вагона к вагону и заглядывал в окна. Николая Ивановича передернуло.

— Фу-ты, черт! Да неужто этот нахал опять поедет с нами в поезде! — воскликнул он вслух и, обратись к жене, сказал: — Радуйтесь, ваш прихвостень будет опять при вас. Вон он на платформе бегает и ищет нас.

Коммивояжер действительно искал их. Заметив в отворенном окне голову Николая Ивановича, он сейчас же подскочил к окну и, размахивая руками, заговорил что-то по-французски. Говорил он раздраженно, держал в руке визитную карточку, и по тону речи Николай Иванович заметил, что это были далеко не любезности.

— Да что ты, тонконогая волчья снедь, ругаться со мною задумал, что ли? — спросил его Николай Иванович по-русски, выставляя из окна голову.

Француз продолжал кричать и делать угрожающие жесты.

— Смеешь еще руками махать, пес ты смердящий! До рук, брат, если дело дойдет, так у меня вот что есть. Закуска важная… — сказал Николай Иванович и высунул французу из окна кулак.

В это время раздался звонок, а вслед за этим свисток паровоза, и поезд тронулся. Француз, казалось, только этого и ждал. Он подскочил к высунувшейся голове Николая Ивановича и схватил его за уши.

— Что? Ах, так ты так-то! — взревел Николай Иванович и, высунув руку, сбил с француза шляпу и схватил его в свою очередь за волосы.

Француз тоже взревел.

— Arretez! Arretez! — кричал он, требуя остановки поезда, но поезд не останавливался, и французу пришлось пробежать несколько шагов по платформе за вагоном, пока он успел освободиться из рук Николая Ивановича. Когда Николай Иванович обернулся к жене, поезд уже катил на всех парах.

— Каков мерзавец-то! Драться задумал со мной! Ну, да ведь я не дурак! И я удружил ему. До новых веников не забудет! Вот мои трофеи, — проговорил Николай Иванович и показал жене клок волос француза, который он держал в кулаке.

Любовное письмо

Пассажиров, выехавших из Женевы, было немного, да и те разместились главным образом в вагонах третьего класса, второй же класс почти совсем пустовал, так что супруги ехали одни в купе. Первое время Глафира Семеновна все еще продолжала дуться, сидела, отвернувшись от мужа, и совсем не отвечала на его слова, которыми тот так и сыпал, но когда он, раскрыв ладонь, стал собирать волосы, вырванные из головы коммивояжера, сделал из них маленькую прядь и завернул в клочок бумаги, она не выдержала и улыбнулась.

— Трофеи… хочу спрятать, — отвечал Николай Иванович на ее улыбку.

— Охота! Куда тебе эту дрянь? — поморщилась Глафира Семеновна.

— В воспоминание о богоспасаемом граде Женеве. Приеду домой и буду показывать, как я расправился с нахалом. Победа… Жаль только, что француз попался, а не немец. Будь это немецкие волосы, так даже в брелок отдал бы вделать и носил бы его на часовой цепочке.

— Да это, кажется, был и не француз, а еврей.

— То-то, видимо, что еврей. Нахальство-то уж очень велико.

— Теперь и я скажу, что нахал. Вообрази, ведь он написал мне любовное письмо и просил свидания.

— Да что ты?! Ах, мерзавец! Вот видишь, видишь… Чувствовало мое сердце! Где же это письмо?

— Разумеется, я его сейчас же разорвала, а то бы ты черт знает что наделал из ревности.

— О! Да я бы из него и дров и лучин нащепал!

— И тебя бы арестовали, и мы бы из Женевы не выехали. Вот во избежание скандала-то я и разорвала. На раздушенной розовой бумажке письмо.

— Ах, подлец, подлец! Когда же это письмо он успел тебе передать? — допытывался Николай Иванович.

— Он не сам передал, а мне передала письмо девушка из нашей гостиницы.

— Это после истории с розой или раньше?

— После. Письмо мне передала девушка, когда мы вернулись из ресторана в гостиницу, но, должно быть, оно было оставлено девушке раньше. Ты вышел из номера, а девушка мне тайком и передала. Бумажка розовая, атласная, конвертик с розовой бабочкой.

— Да что ты меня словно дразнишь! — опять вспылил Николай Иванович. — Расхваливаешь бумажку, конвертик…

— Не поддразниваю, а просто рассказываю тебе.

— Тебе не обидно, тебе не противно, что он черт знает за какую путаную бабенку тебя принял?

— Да что ж обижаться на дурака! — спокойно отвечала Глафира Семеновна.

— Нахал! Мерзавец! Подлец! Нет, уж я теперь его волосы непременно вставлю в брелок и буду носить в воспоминание победы.

Николай Иванович свернул бумажку с волосами коммивояжера и спрятал ее в кошелек.

— А все ты своими улыбками ему повод подала. «Мусье, мусье… мерси, мерси»… Вот тебе и мерси. Ты особенно какие-то пронзительные улыбки перед ним делала, когда мы ехали из Парижа в Женеву, — вот он и возмечтал. Два раза за руку его взяла; черт знает кто, а ты ему руку подаешь!

— Да ведь нужно было поблагодарить его за любезность. Ты, я думаю, видал, как он распинался перед нами в вагоне. Ужин нам схлопотал, конфетами нас угощал. А уж как он образцы кружев мне дешево продал, так это просто удивительно!

— Молчи, пожалуйста, не расхваливай мерзавца!

Произошла пауза. Николай Иванович злился и усиленно затягивался папироской.

— Тебе-то больно от него попало?! — начала опять Глафира Семеновна.

— Ну, что за больно! Он только схватил меня за голову.

— Нет, за уши. Вон уши-то и посейчас у тебя красны.

— Да что ты словно радуешься! — возвысил голос Николай Иванович. — Конечно же ему вдесятеро больше от меня досталось, и доказательством вот этот клок волос, — хлопнул он себя по карману. — У меня трофей, а у него ничего.

— Знаешь, ведь он тебя на дуэль вызывал, — продолжала Глафира Семеновна.

— Да что ты врешь! Когда?

— А когда подошел к окну вагона. Ты ведь по-французски не понимаешь, а я-то поняла. Из-за этого он тебе и карточку свою визитную совал.

— Скотина! Задал бы я ему дуэль. Пополам бы его перервал, ежели бы не сидел в вагоне. Туда же, дуэль, жидконогая кочерга эдакая!

— Да он и звал тебя выйти из вагона, а когда ты не вышел, то он и схватил тебя за уши, намереваясь побить, что ли.